Июнь
00:33
00_00_Bykov_D_Iyun_Petrov_K
09:14
01_01_Iyun
16:09
01_02_Iyun
09:50
01_03_Iyun
11:15
01_04_Iyun
11:31
01_05_Iyun
23:34
01_06_01_Iyun
23:18
01_06_02_Iyun
23:28
01_07_Iyun
08:55
01_08_Iyun
39:38
01_09_Iyun
14:10
01_10_Iyun
19:36
01_11_Iyun
13:55
01_12_Iyun
15:45
01_13_Iyun
28:12
01_14_Iyun
15:42
01_15_Iyun
32:59
01_16_Iyun
24:11
01_17_Iyun
32:37
01_18_Iyun
33:30
01_19_Iyun
16:24
01_20_01_Iyun
25:29
01_20_02_Iyun
24:10
01_21_Iyun
04:07
02_01_Iyun
17:29
02_02_01_Iyun
16:12
02_02_02_Iyun
22:24
02_02_03_Iyun
29:30
02_03_01_Iyun
18:58
02_03_02_Iyun
22:31
02_04_Iyun
18:14
02_05_01_Iyun
25:01
02_05_02_Iyun
24:39
02_05_03_Iyun
19:01
02_05_04_Iyun
29:18
02_05_05_Iyun
19:43
02_06_Iyun
14:20
03_01_Iyun
10:01
03_02_Iyun
27:36
03_03_Iyun
14:48
03_04_Iyun
23:06
03_05_Iyun
08:42
03_06_Epilog
0
%
18k
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
Когда в октябре 1940 года Мишу Гвирцмана исключили из института, у него появилось много свободного времени.
Как им распорядиться, Миша не знал. Оставаться дома было немыслимо, вздохи матери доводили его до белой, буйной, несправедливой ярости. Он еле удержал ее от похода к ректору, от заявления с признанием собственной вины, — и она притихла, но не успокоилась, нет. Особенно ужасны были ежечасные предложения что-то съесть, подкладывание вкусненького. Впрочем, вечернее покашливанье отца и нарочито-бодрые разговоры о чем попало, чаще всего о газетных новостях, были ничуть не лучше. Не мог оставаться дома, первое время просто шлялся по городу, благо сентябрь был теплый, почти летний, и ноги сами уводили как можно дальше от Сокольников, чтобы ни-ни-ни, не встретить человека из института. Никто ему не попадался, не звонил, не предлагал повидаться: для одних он был зачумленный, другие чувствовали себя виноватыми. Он допускал, впрочем, что некоторые радовались, но вряд ли многие.
Большая часть времени уходила на то, чтобы закрасить настоящие воспоминания и выдумать новые, врастить их в картину мира. Он полагал себя в академическом отпуске. Сказал же ему Евсевич, вполголоса, еще и подмигнув: ничего, придете через полгода, все забудется, восстановитесь. Если бы еще прошлой весной кто-то посмел ему намекнуть, что он будет утешаться подмигиваньем Евсевича, приспособленца, вечно висевшего на волоске, в страхе изгнания, а все-таки бессмертного! Раз в семестр Евсевич менял свою концепцию истории русской критики, которую преподавал блекло, полушепотом, а когда-то считался эффектнейшим лектором Москвы, и держали его, кажется, лишь затем, чтобы показать результаты перековки. Непонятно только, был это дурной пример или хороший. Вот что будет с тем, кто перековался, — или с тем, кто в душе остался не наш! Евсевич, безусловно, был не наш. Наш не может быть таким. И теперь, когда Евсевич возле деканата наклонился к нему воровато и полушепотом пожалел, Миша Гвирцман был себе вдвойне отвратителен.
Рекомендации
Комментарии 1
Для написания комментария авторизуйтесь.
-1
Татьяна
24 декабря 2019
#
Спасибо большое ...Книга правдивая,оттого понятна до боли за то поколение молодых людей,которые жили в стране лжи и цинизма ...Очень порадовал чтец. Кирилл спасибо вам за труд! Буду искать книги Быкова ещё на этом сайте.